— Нет, такой правде не бывать, — рекла Фиал. — Ибо оттуда, из благословенного края, доходят до нас вести. Хотя бы и то, что время, текущее для всех сквозь смерть, для нас остановилось в жизни, свидетельствует это. Ты же всегда стремился подняться выше тех, кто создал красоту мира. Подняться выше самой красоты. И эти скалы создал ты, как остров во времени, оттого и не дано никому добраться сюда легким путем. И ты не смог повторить благословенный край. Недостижимость вовсе не главная его черта, и не для всех он недостижим. Мое время озарено тем светом, что идет от благословенного края, а над твоим островом светит солнце, свет коего, увы, искажен и не дает видеть вещи такими, какие они есть. На твой остров никто не может попасть, потому что любое время течет мимо него не останавливаясь, и потому жизни здесь нет и не может быть. А то, что ты считаешь стенами мира, — только воронка, куда втекает и откуда вытекает время.

— Не хочешь ли ты сказать, что время течет сразу в двух направлениях? — Я был удивлен тем, что знает Фиал о времени и чего она никогда мне не говорила.

— О, у времени гораздо больше направлений, но все они мертвы, пока в них не пролит свет.

— Не значит ли это, что мертвы все времена, где нет меня? — спросил я.

— Для тебя — да, потому что истинный свет есть только в тебе, хотя ты его никогда не видишь.

— Неужели он есть и во мне, королева Тор Туаттах? — насмешливо спросил Брессах Ог Ферт. — Во мне и в этой черной собаке. — Он указал на пса.

Пес все это время сидел смирно, лишь наблюдал внимательно за чародеем, но, едва тот вытянул в его направлении руку, зарычал. Колдун поспешно спрятал руку в складках плаща.

— Как случилось, что он может провести человека сквозь время? — спросил я. — В третий раз встречаюсь я с тобой, и в третий раз он проводит меня сквозь твои чары.

— Он чует след моего стеклянного меча, — отвечал Брессах Ог Ферт. — И душа его видит то, что не могут видеть другие. Он тень, в которой тонут все времена, смешиваясь друг с другом. И если она приняла облик пса, это не случайно. Тебе выпала удача, Зорко, сын Зори, если такой страж сопровождает тебя, и, значит, мой жребий чем-то сходен с твоим, иначе бы нам не встретиться столько раз.

— Ты позвал нас сюда, чтобы сказать это? — спросила Фиал.

— Да. И я хотел услышать то, что думаешь ты об этом месте. Я и услышал это. Ты говоришь только одной половиной своей души. Другой половине здесь по нраву. А тебе, Зорко, я отвечу на вопрос о двух направлениях тока времени. Отвечу так, как вряд ли ответит Фиал. Потому что правда идет с ее желаниями по разным дорогам, и только на росстани они встретились ненадолго. Итак, свет, о котором мы много судим, течет в двух направлениях: от огня к зеркалу и обратно. Это так, потому что иначе мы не могли бы видеть красоты и различать уродства. Но и огонь, и зеркало далеки от нас так же, как начало и конец времен, и потому не важно, какой свет считать изначальным. Этот свет, пересекая твое время, озаряет твою душу и создает твое настоящее. Но беда людей в том, что у одних в душе светит отраженный свет, а у других — свет от огня. Душа тоже является зеркалом — зеркалом из полированной соли, ибо душа горька, как составляющие ее печали, разлуки и опыт. И свет, отражаясь от зеркала души, возвращается туда, откуда пришел к нам. То зеркало, от коего свет огня отражается, возвращает душе ее свет и принимает ее отсвет обратно. Поскольку нет ничего, что быстрее света, эти два зеркала находятся в постоянном сообщении друг с другом. Те же, чьи души отразили свет огня, не получат его отклика, но будут помнить его тепло, в то время как луч от зеркала холоден. Таким образом, и времена людей следуют в двух направлениях: к началу времен и к их концу. Возможно, конец и начало времен совпадают, но никто не знает об этом доподлинно и потому не может судить. Те, кто идет к началу, видят красоту мира и стараются лишь увидеть ее больше. Тот, кто следует к концу времен, ищет ее, ловя среди отражений изначального огня. Если два таких человека вдруг встретятся в русле времени, они могут на короткий миг соединиться, и тогда их время остановится, ибо, где возникает любовь, сливаются души и два света — изначальный и отраженный — смешиваются и души, не разбирая уже, где какой свет, не могут и не хотят тронуться с места. Но тела людей остаются раздельными, и оттого остаются их желания. Желания одних, тех, кто движется к началу времен, следуют любви; желания других — смерти. И они лишь пересекаются с правдой, коя есть свет, но не следуют одной с ней дорогой. Потому два таких человека неизбежно должны разлучиться и бесконечно скорбеть о том. Для них есть только один путь, где они могут остаться вместе, но для вас он невозможен. И я не скажу вам о нем, зане от знания ваша скорбь только умножится. А так, Зорко, ты всю жизнь будешь искать этот путь. И кто знает, может быть, найдешь…

С этими словами Брессах Ог Ферт расправил руки в стороны, и плащ затрепетал на нем, точно ветрило. Чародей шагнул с утеса в пустоту и, вместо того чтобы рухнуть вниз, исчез, будто его не было.

— Он сказал правду, — молвила Фиал: в первый раз она заговорила о том, что исподволь знали мы оба, но о чем до сих пор избегали изречь хоть слово. — И нам придется расстаться. Но этот миг, миг нашей встречи, не так короток, чтобы я не успела поведать тебе все, что знаю о времени. Ты запомнишь все и, может быть, найдешь меня снова.

Я оглянулся на тот провал, что колдун называл воротами солнца, а Фиал — воронкой, откуда течет и куда пропадает время. И я спросил о том, о чем зарекался узнавать:

— Скажи, многие ли знают о времени столько же, сколько и ты?

Она поняла мои думы, но не затаила обиды, а рассмеялась:

— Зачем ты спрашиваешь об этом? Ведь никто до сих пор не разгадал тайны, о которой смолчал Брессах Ог Ферт. Он наверняка и сам не знает ответа. И если ты найдешь разгадку, то обретешь меня навсегда. Разве тебе мало этого?

— Нет, — сказал я тогда и до сих пор думаю так же. — Но не ответишь ли ты, кто из нас живет светом от изначального огня, а кто — отраженным лучом зеркала?

— Нет, — откликнулась она. — Этого не знает никто из живущих. И в этом заключается свобода любой человеческой души — свобода выбирать.

Хроника третья

Сны над временем

Лист первый

Зорко

Зорко проснулся в седле. Черен меча стал горячим, а на клинке еще была свежей чья-то кровь. Мергейтов теснили по всей поляне. Зорко сумел разглядеть только одного степняка в белом халате и лишь пятерых в черных халатах. Венны, вельхи и калейсы, хоть и они сильно уменьшились в числе, плотно окружили степняков. И у мергейтов не было уже сил на то, чтобы собраться и прорвать кольцо хоть в одном месте. Пеших воинов было достаточно, чтобы выставить частокол из рогатин и копий, и они медленно продвигались вперед, к обрыву, почти уже не вступая в битву, а лишь не выпуская прорвавшихся к их рядам мергейтов наружу. Внутри полукольца сражались конные, и, если бы кто увидел этот бой, он задал бы вопрос: почему же мергейты считаются лучшими конными воинами в пределах обитаемого мира?

Венны, а особенно вельхи, сумевшие даже не потерять строй в круговороте битвы, побеждали кочевников, и звон их мечей звучал уже не как звон тревоги и боли, а как звон победы. В самой гуще схватки Зорко видел шлем и рыжие волосы Мойертаха. Полоса его меча то и дело сверкала, ровно молния, и разила без промаха. Вот рядом с ним появился чернявый плотного телосложения венн — это Неустрой. Вот долговязый Кисляй, вот Саврас. Все были живы, и каждый вел за собой других.

— Дело к концу идет, — услышал Зорко знакомую речь. Звуки произносились мягко, чуть протяжно. Калейс Парво, в порванном в нескольких местах кольчатом доспехе, был рядом. — Ты очень сильно умеешь биться. Никогда не думал, что такое возможно: один человек против целой сотни.

«Я тоже не думал, — помыслил про себя Зорко. — Как же так получается, что мы с тем воином знаем друг о друге, а встретиться не можем никак?»